— Выпьем? — Ана схватилась за ручку чашки как утопающий — за спасательный круг.
— Пожалуй, — кивнул я, наблюдая, как наш официант разливает кофе, при этом ухитряясь смотреть на принцессу и не промахиваться мимо чашечки. Затем он снял с подноса тарелку с коричневыми пирожными, смахивающими по форме то ли на крохотные дирижабли, то ли на ребристые огурцы.
Мы отпили из чашек. Кофе был горячий, поэтому мой глоток был совсем маленьким.
— Эрих, ну разве так можно? Нужно же осторожнее вести себя. А если бы дело закончилось хуже? Ты хоть понимаешь, что мог умереть? Неужели раньше с тобой не происходило ничего подобного? Надо быть постоянно готовым к таким происшествиям. Что бы я делала, если бы ты погиб? Ты вообще меня слушаешь?!
Ана топнула каблучком и чуть не уронила меня на привокзальный асфальт. Молчал я по весьма уважительной причине: мне было плохо… Поэтому, чтобы передвигаться в более-менее ровном положении, мне необходимо было держаться за Ану. Ей же приходилось фактически тащить меня а также оба наши саквояжа.
Со своими нападками Ана все-таки была не права. Такого со мной и правда раньше не случалось, а предугадать выходки моей родной планеты и вовсе гиблое занятие.
Вот именно. Моя родная планета давно уже не проявляла себя, поэтому мы как-то подзабыли о ней за всеми теми происшествиями, что приключились с нами за последнее время. А она нашла способ напомнить о себе… Впрочем, может быть, изменение произошло со мной уже давно. С того времени, когда принцесса опоила меня кофе, в первый день нашего знакомства, мне как-то опротивел этот напиток, и я пробавлялся в основном чаем. Поэтому трудно со всей точностью определить, когда именно кофе стал для меня ядом…
Мне еще повезло, что выпил я совсем немного. Как только глоток достиг желудка тут же мне стало ясно, что что-то неладно… В уши как будто вбили ватные заглушки, перед глазами расплылся ослепительно белый туман. Я оглох и почти ослеп. Все ощущения сосредоточились в области желудка, в который, такое чувство, кто-то плотно утрамбовал семейство ежей, недовольных таким положением и пытающихся вырваться на свободу. Нормальный человек от такой боли потерял бы сознание… Но не я. Мне пришлось испытывать все положенные при отравлении мучения, смутно чувствуя, что я бьюсь в судорогах.
Народ, находившийся в вагоне-ресторане толпился вокруг, призывая докторов и полицию и ни капли не помогая несчастному больному. Четче всех действовали ребята из "Зеленого треугольника". Если бы не их помощь, я точно бы загнулся. Они в мгновение ока совершили кучу полезных дел: соорудили из своих курток походные носилки, потрясли за грудки белого как мел официанта, клявшегося, что он понятия не имеет, что приключилось с господином, и, в итоге, оттащили меня в прибывшую карету скорой помощи. Ана все это время билась в истерике, припадая мне на грудь и со слезами на глазах призывая не покидать ее.
Мое везение продолжилось до того, что поезд в этот момент стоял на станции "Талия", поэтому помощь прибыла незамедлительно. Принцесса, успевшая сбегать в купе, разбудила Гратона и втолковала ему, что мы с ней останемся до прихода следующего поезда, а ему придется добираться до Фиартена в одиночку и там, сняв номер в гостинице, дожидаться нас. Надеюсь, он все понял правильно и ничего не забудет и не перепутает…
Поездку в карете скорой помощи я помню очень смутно. Помню только, что меня все время трясло на каких-то кочках и надо мной маячило заплаканное лицо принцессы. Мне было плохо… Настоящее мучение началось по прибытии в больницу. Если вам никогда не промывали желудок, вы меня не поймете… И ведь все это время я был в сознании… Всего один раз мне удалось попасть в руки инквизиции, и, поверьте, я скорее соглашусь вернуться туда…
Окончательно я пришел в сознание только в палате, на койке, накрытый простыней, вызвавшей у меня неприятные ассоциации. Только номера, написанного на пятке, не хватает… Ана, сидевшая на табуретке рядом со мной и сжимавшая ту руку, на которой еще не сошли синяки, возопила и бросилась мне на грудь со слезами радости. Я гладил ее по волосам, испытывая очень даже приятные ощущения. Давно уже обо мне никто так не беспокоился. Беспокоились в основном о том, чтобы я не сумел спасти свою шкуру…
На радостный плач в палату вошли врач и незнакомый мне жирный субъект в черном мундире, с лицом борова, просекшего, что нож в руках зашедшего в хлев хозяина — не просто так. Толстяк оказался представителем железной дороги, с ходу бросившийся клясться, что подобный инцидент у них впервые, до сих пор никогда, ничего, ни одного замечания, но виновные безусловно будут наказаны… Чтобы снять с его души камень пришлось врать, что в моем роду были случаи непереносимости кофе, а вот теперь и со мной случилась та же напасть. Окрыленный пузан, сообразивший, что жаловаться я не собираюсь, ушел, и теперь пришлось отбиваться от врача, заинтересовавшегося "необычным случаем". Докторам, как я заметил, за счастье отловить захворавшего человека и запереть его в больницу на как можно более длительный срок. А уж если случай необычен, то они тут же начинают ждать удобного случая, чтобы провести вскрытие "объекта"… В конце концов всунутая в карман халата бумажка убедила его, что я здоров как бык, и я, повиснув на Ане, покинул стены гостеприимного лечебного центра.
Из поезда меня вытащили поздним утром, а из больницы выпустили после полудня. До вечернего поезда все равно было еще слишком долго, поэтому мы с Аной остановились на следующем решении: пойти на вокзал, взять билеты и погулять по Талии до поезда. На свежем воздухе мне стало полегче, так что я не возражал. Сейчас Ана, отчитав меня ни за что ни про что, вошла в здание вокзала приобрести билеты, а я стою снаружи, оглядывая привокзальную площадь. Наконец мне стало скучно пялиться на толпу, снующую туда-сюда, и я подбрел к торчащему неподалеку от меня стенду с яркой надписью "Полицейский розыск".